Увидев, что Ярила ведет за собой девушку в русалочьей рубахе-длиннорукавке, они разразились радостными, хотя и приглушенными криками.

— Вот моя невеста, братья! — Ярила победно вскинул руку, в которой сжимал ладонь Ведицы. Другой рукой он наконец сбросил с головы мешающий, слепящий венок, и Ведица, как и все, увидела именно то, что ожидала, — лицо деревлянского княжича Борислава Мстиславича. — Она сама пошла со мной, она согласна выйти за меня. Скажи — ты согласна?

Он повернулся к Ведице и теперь открыто, не из-под венка взглянул на нее. Она зачарованно рассматривала его лицо — немного грубоватое, с густыми черными бровями, уже знакомое и родное, желанное без всякой красоты. Он держался уверенно, будто ему ничего не стоило с дружиной всего из двенадцати человек явиться в самое сердце полянской земли, к самим киевским горам, где его недавно держали в плену и, пожалуй, убьют, если застигнут, да еще рядом с Аскольдовой сестрой.

— Не бойся ничего. — Он придвинулся ближе и взял ее за плечи. — Я твой суженый, нас много лет назад Лада и Макошь сговорили. Я тебя княгиней сделаю. Боги на нашей стороне. Идем со мной.

— Я согласна, — прошептала Ведица, зачарованно глядя ему в глаза. — Я буду твоей женой… до самой смерти…

Под радостные крики товарищей он обнял ее, но больше времени на радости любви у них не было. Уже стемнело, а Ярильская ночь коротка — не заметишь, как начнет светать, и к тому времени им нужно было уйти далеко.

За деревьями оказались кони — двенадцать для дружины, один для князя и один для невесты. По лесу все шли пешком, ведя коней в поводу, и только Ведицу Борислав посадил в седло и вел ее коня сам. Выбрались на тропу и сели в седла: в лесу конский топот разносится далеко, кажется, что сама земля содрогается, но Ведица не боялась, что кто-то их услышит. Если и услышит, то не посмеет ни приблизиться, ни посмотреть в их сторону — скачет сам Ярила со своей дружиной молодых волков не то по земле, не то по небу и под копыта им не попадайся!

У Ведицы захватывало дух от этой ночной скачки — и от мысли, что судьба ее переменилась круто и бесповоротно. Назад пути не было, но она не желала даже оглядываться. Все ее мысли, все ее будущее теперь были связаны с тем, кто отныне стал ее мужем. Пожалела она только об одном — о своей вещей куколке, которую считала памятью умершей матери и которая осталась в истобке княжьего двора. Но, пожалуй, хватит ей шептаться с куклой — отныне она не ребенок и не дева, она взрослая женщина, так что пора ей жить своим умом.

От сурового княжьего гнева Дивляну спасло в основном то, что она весь вечер и ночь оставалась дома и сам Аскольд был тому свидетелем. Более того, князь находился в это время возле рощи, на месте Ярилиных гуляний, и мог бы присмотреть за сестрой. Но гневаться он предпочел на жену — когда перевалило за полдень, Ведица так и не появилась, только тряпичная куколка сиротливо лежала на ларе возле обычной ее одежды, и никто не знал, куда она подевалась. После окончания русалочьей пляски княжью сестру никто не видел. Видела только Лутошка, но та не посмела признаться, что немного посидела возле бесчувственной Ведицы и ушла плясать, — а то еще скажут, что она виновата, недоглядела!

Слухи об исчезновении княжьей сестры разлетелись по Киеву. Жители едва начали просыпаться — кто под своей крышей, а кто и под кустом — после вчерашнего утомительного буйства. Народ рассыпался по рощам, все кричали, кликали свою Лелю, но нашли только ее помятый венок под тем кустом, где она отдыхала. Предположения строились одно другого хлеще. Говорили, что ее увел на Ту Сторону сам Ярила, — вроде бы даже кто-то видел их идущими по лесу вдвоем, но свидетелей, готовых открыто подтвердить это, не находилось. Люди боялись вмешиваться в дела князей и богов: пусть сами разбираются. И снова ожил слух о деревлянских волках-оборотнях, и женщины ахали, прижимая руки к щекам.

Князь же по-прежнему в оборотней не верил.

— Это ты во всем виновата! — шепотом, чтобы не слышала челядь и собравшиеся в гриднице старейшины, укорял Аскольд жену. — Это Мстислав все устроил, больше некому! Он с сыновьями украл мою сестру! А ты, ты помогала ему!

Дивляна, еще бледная после вчерашнего, сидела на лежанке и с равнодушной покорностью смотрела на него. Сейчас она была совсем не красива: бледная даже в полутьме мазанки, с кругами под глазами, княгиня чувствовала себя вялой, и все ей было безразлично. Она почти не вникала, что там шипит разгневанный муж: хотелось только, чтобы он побыстрее отшипелся и дал ей покой.

Перед глазами все еще стояло вчерашнее видение. Смысл его наутро стал ей совершенно ясен: где-то в глубинах Навьего мира сама богиня Марена творила черную ворожбу против князя Аскольда. Глядя на мужа, Дивляна мучилась, не зная, как сказать ему, предупредить… Ведь не случайно умершая бабка Радогнева явилась из Нави, чтобы предостеречь внучку! Черная ворожба была призвана отнять у Аскольда силу и удачу. А непосредственная опасность могла прийти откуда угодно. Исчезновение Ведицы уже, безусловно, было для полянского князя большой неудачей. Проклятие начинало действовать. Но что толку предупреждать его — он так злится именно потому, что боится неудач! И обвиняет ее, Дивляну! Думает, что она сама на стороне его врагов!

Растерянная, усталая, изнемогающая душой и телом, Дивляна не в силах была сообразить, что сама эта злоба Аскольда на жену — тоже следствие чужой ворожбы, наведенной порчи, отнятого семейного лада. Чужой злой ворожбе можно противопоставить свою, с порчей можно и нужно бороться — чтобы защититься от зла и даже вернуть его тому, от кого оно пришло. Дивляна знала об этом, но сейчас не чувствовала в себе сил ни для чего подобного.

— Я не помогала! — Она лишь помотала головой, слабой рукой заправляя под повой пряди волос. — Я ничего не знала и не знаю, где она теперь.

Дивляна и правда ничего не знала о похищении Ведицы: Борислав, оказавшись на воле, в помощниках более не нуждался и в свои замыслы никого, кроме собственной дружины, не посвящал.

— Ты устроила все это! Ты выпросила, чтобы его лечить! И ты помогла ему бежать! Я знаю! И вот теперь он украл ее! Теперь она у него! Ты виновата в том, что сын Мстислава теперь мой наследник!

— Оставь ее, княже! — Елинь Святославна, не выдержав, подошла и встала между ними, загораживая Дивляну. — Уймись! — с непреклонной твердостью приказала она, и стало видно, что эта приветливая старушка с добрыми морщинками — дочь и внучка князей и старшая жрица Макоши. — Что ты на жену напал, будто других ворогов тебе мало? На бабе тяжелой зло срывать — не по-мужски и не по-княжьи это! Ты ее беречь должен, а теперь и вовсе пуще глаз! Ну, пусть Ведица теперь у Мстислава в невестках. Но ведь она, — воеводша показала на Дивляну, — твое дитя носит! Родит сына — и что тебе до Мстислава, у тебя наследник будет законный на руках! А ты кричишь, изводишь ее! Не дай Макошь, выкинет она, что тогда? — Старая воеводша нахмурилась, уперла руки в бока и приступила к Аскольду так, что он невольно попятился. — Сам себя погубишь! Она сейчас — земля наша матушка, не сносит она свою ношу — и земля не сносит, без хлеба останемся! Народу ты что скажешь? И тогда уж точно над тобой деревляне верх возьмут — между Мстиславом и Горой ты один останешься!

Аскольд отступил, свирепо сжав челюсти, так что рыжевато-золотистая борода встопорщилась. Он ненавидел в эти мгновения свою молодую жену, будто она была его первым врагом. Но воеводша сказала правду: если он причинит вред Дивляне, то навлечет на себя ярость всего племени. И к тому же сам выпустит из рук свое главное оружие в борьбе против Мстислава деревлянского — потеряет другого, законного наследника, родного сына. Другого сына столь же высокого рода ему просто негде взять, у него нет времени на это. А Дивляне осталось до родин не более трех месяцев. Если она принесет сына, что ему хором обещали все женщины, Ведица сможет выйти хоть за Кощея — наследственные права ее мужа будут уступать правам юного Аскольдовича.